В свете этого интересно сравнить с описанием похожей крестьянской семьи Тамбовской губернии до революции из воспоминаний митрополита Федченкова, родившегося после отмены крепостного права в крестьянской семье:
Как известно, в деревне была трехпольная система: первый год «озимое» (рожь), второй – «яровое» (овес, просо, картофель, сеявшиеся весной), а третий год земля «ходила холостою», под «парами», без всяких посевов – «отдыхала». О плодоповременной системе знали лишь в имениях и практиковали ее кое-где, но крестьянам с их «третьим наделом» невозможно было подражать помещикам. При освобождении их, как мне говорил отец, власть предложила крестьянам три надела землею: первый – в 4,5 десятины, по 1,5 на семью в каждом поле; второй, должно быть, – в 3 десятины, а вот третий всего 1,5, по полдесятины в двух полях, третья оставалась порожней. Урожай не превышал в среднем 50, в хороший год – 70 пудов на десятину, а на полдесятину – 30. Если в семье было пять едоков, в день хоть на полтора фунта муки на душу (в выпечке получается два), получалось (7хЗО)200 фунтов в месяц – 5 пудов. Значит, своего хлеба хватало на полгода. Нужно было остальное заработать у помещика «испольно», из половины: земля и семена барские, труд крестьянский, урожай пополам. А овес с ярового – в продажу на прочее житье-бытье; или опять нужно было продавать свинку, овцу, телка, возишко сена с лугов или барских займищ. Итак, люди «перебивались с воды на квас», по пословице.
Где уж там копить на обучение детей! Наши крестьяне пошли на «третий надел», который, конечно, нужно было выкупить у господ. Первый было труднее оплачивать. И притом в народе искони, как помню, жила какая-то мечта, что «все равно, земля будет когда-нибудь наша», зачем же платить много? Ну и брали самый дешевый надел. А он с умножением семьи и разделами дробился все больше и больше. И перед крестьянами все грознее становился вопрос о безземелье. «Земли, земли́» – стонала страна...
Где уж там копить на обучение детей! Наши крестьяне пошли на «третий надел», который, конечно, нужно было выкупить у господ. Первый было труднее оплачивать. И притом в народе искони, как помню, жила какая-то мечта, что «все равно, земля будет когда-нибудь наша», зачем же платить много? Ну и брали самый дешевый надел. А он с умножением семьи и разделами дробился все больше и больше. И перед крестьянами все грознее становился вопрос о безземелье. «Земли, земли́» – стонала страна...
Далее идет описание попытки переселения в Сибирь:
Началась попытка переселенчества в Сибирь. Были ходоки и из нашей деревни, но вернулись почему-то совсем нищими, без лошадей и телег, оборванные. Я помню лицо одного такого главаря с острой бородкой, Артема Ивановича... И никого это не удивило, уж так все привыкли к бедам, бедноте, неудачам, несчастьям...
Получается, что зерна от своего надела крестьянам физически не хватало даже на собственное пропитание. По этой причине нужно было продолжать батрачить на помещиков, несмотря на отмену крепостного права. При этом все вырученные продажи мяса, масла деньги уходили на покрытие выплаты податей и выкупных платежей за землю. Мяса и масла при этом сами крестьяне не потребляли. При этом семья Федченкова была не самой бедной - отец был грамотным и работал конторщиком:
Мой отец к тридцати трем годам ничего не скопил, и даже были на нем какие-то долги. А когда он женился, то все хозяйство взяла в руки мать. У нас был желтый комод, приданое мамы. В первом, верхнем ящике его помещалось наше министерство финансов, туда и складывалась всякая сбереженная копейка. Получит отец свои месячные 22,5 рубля, мать их немедленно в ящик. Вскормили свинью, теленка, уток, индюшек, продали – а деньги туда же. Людям – мясо, нам – потроха, да разве окорок ветчины на чердак. Сливки сняли, масло сбили – денежки в «кассу». И так каждая копеечка, а «копеечка рубль бережет». Расходы же делались самые минимальные, без чего уже нельзя обойтись.
Конечно, мы дома босиком бегали, как и все деревенские ребята. В школу – обувь, а воротился домой – в «маменькиных сапожках», то есть в чем родился, бегай вволю. До самой семинарии, то есть до 17 лет, и я босиком гулял по родной земле дома. Но только так и можно было сделать сбережения. Конечно, это доставалось иногда очень болезненно. Например, мать и в грязь и в снег ходила дома в чем попало. Бывало, мы собьем наши сапоги, мать отдает сапожнику голенища, чтобы наставить на них головки, а сама ходит в наших или собственных дырявых опорках. И это не день, не два, а годами. И к двенадцати годам моего детства у нее были непоправимо простужены на всю жизнь ноги: получилось воспаление...
Ценой огромных лишений и экономии на всем данная семья смогла дать всем своим детям образование - тогда повсеместно платное. Но экономия потом и сгубила их родителей, которые топили печь из экономии соломой, а не дровами, в итоге угорели (задохнулись угарным газом) и умерли.
Зная скотскую тяжелейшую жизнь крестьян до революции только последний дебил и подлец может упрекать большевиков за все то, что они дали всему народу и тем же крестьянам, включая долгожданную землю. Да, за одно повсеместное бесплатное образование, медицину и пенсии им полагаются памятники по всей стране, которые сейчас сносят власовцы и бандеровцы.
Получается, что зерна от своего надела крестьянам физически не хватало даже на собственное пропитание. По этой причине нужно было продолжать батрачить на помещиков, несмотря на отмену крепостного права. При этом все вырученные продажи мяса, масла деньги уходили на покрытие выплаты податей и выкупных платежей за землю. Мяса и масла при этом сами крестьяне не потребляли. При этом семья Федченкова была не самой бедной - отец был грамотным и работал конторщиком:
Мой отец к тридцати трем годам ничего не скопил, и даже были на нем какие-то долги. А когда он женился, то все хозяйство взяла в руки мать. У нас был желтый комод, приданое мамы. В первом, верхнем ящике его помещалось наше министерство финансов, туда и складывалась всякая сбереженная копейка. Получит отец свои месячные 22,5 рубля, мать их немедленно в ящик. Вскормили свинью, теленка, уток, индюшек, продали – а деньги туда же. Людям – мясо, нам – потроха, да разве окорок ветчины на чердак. Сливки сняли, масло сбили – денежки в «кассу». И так каждая копеечка, а «копеечка рубль бережет». Расходы же делались самые минимальные, без чего уже нельзя обойтись.
Конечно, мы дома босиком бегали, как и все деревенские ребята. В школу – обувь, а воротился домой – в «маменькиных сапожках», то есть в чем родился, бегай вволю. До самой семинарии, то есть до 17 лет, и я босиком гулял по родной земле дома. Но только так и можно было сделать сбережения. Конечно, это доставалось иногда очень болезненно. Например, мать и в грязь и в снег ходила дома в чем попало. Бывало, мы собьем наши сапоги, мать отдает сапожнику голенища, чтобы наставить на них головки, а сама ходит в наших или собственных дырявых опорках. И это не день, не два, а годами. И к двенадцати годам моего детства у нее были непоправимо простужены на всю жизнь ноги: получилось воспаление...
Ценой огромных лишений и экономии на всем данная семья смогла дать всем своим детям образование - тогда повсеместно платное. Но экономия потом и сгубила их родителей, которые топили печь из экономии соломой, а не дровами, в итоге угорели (задохнулись угарным газом) и умерли.
Зная скотскую тяжелейшую жизнь крестьян до революции только последний дебил и подлец может упрекать большевиков за все то, что они дали всему народу и тем же крестьянам, включая долгожданную землю. Да, за одно повсеместное бесплатное образование, медицину и пенсии им полагаются памятники по всей стране, которые сейчас сносят власовцы и бандеровцы.
Journal information